Основная часть для ВКР НГПУ

Глава 1 Герой-разбойник в литературной традиции

• 1 Истоки и сущность образов героя-разбойника в литературных произведениях

Проблема эволюции литературного героя и типов героев в литературе является предметом многих исследований. Понятие разбойничий сюжет выделилось в эпоху романтизма, поскольку данный период ознаменовался продвижением культа ценности свободы и сильной личности, противопоставленной обществу. Особую популярность он получил в русской литературе, что связано с ментальными особенностями: мироощущение русского человека четко прослеживается в стремлении к безграничному простору и в утверждении этой ценности в жизни. Как символическая фигура в популярной литературе герой-разбойник олицетворяет народную мораль в конфликте с личными интересами и несправедливостью в обществе[1].

Довольно часто герой-разбойник представлен не просто плохим и отрицательным героем. Он предлагает героя, через которого обычные читатели могут опосредованно наслаждаться короткими победами и представлять свое коллективное достоинство посреди политического поражения и его последствий. Легенды, баллады и книжки, изображающие героев-разбойников, являются продуктом труда людей, находящихся в затруднительном положении, представляющих себя самим себе, размышляющих о своих сильных и слабых сторонах и размышляющих о вопросах морали и справедливости.

Многим нравится приключенческая литература, в сюжете произведений нередко есть злодеи–разбойники или пираты, имеющие интересные и привлекательные характеры[2].

Большинство рассказов об этих бандитах вращается вокруг двух стереотипных образов: Благородного и Неблагородного Бандита. Оба образа можно рассматривать как инверсию столь же стереотипного образа себя состоявшихся западноевропейских граждан. Хотя многие из бандитских сказок на первый взгляд относятся к «народной» культуре, их читательскую аудиторию на самом деле можно обозначить как «массовую аудиторию» из широкого социального спектра.

Герои-разбойники приобретали положительный образ только в том случае, если представители средних слоев их общества могли каким-то образом идентифицировать себя с их деятельностью. Наконец, известность как негативной репрезентации бандитов (как опасного противообщества), так и позитивной версии (как идеализированной общности) с XVI до конца XIX в. связана с процессами государственного становления и «внутреннего умиротворения» в Западной Европе.

Рассказы о героях-разбойниках долгое время составляли часть устных и письменных традиций Западной Европы. Известные капитаны разбойников, такие как Робин Гуд, Шиндерханнес и Картуш, фигурировали в качестве главных героев сказок и легенд, с которыми были знакомы многие европейцы. И даже сейчас, хотя крупные разбойничьи банды давно исчезли, бандиты все еще не утратили своего обаяния: мы встречаем их в исторических романах и пьесах, в комиксах, детских сказках, телесериалах и фильмах.

В течение 18, 19 и 20 веков литературные изображения бандитизма принимали самые разные формы, начиная от сухих перечислений и заканчивая сенсационными отчетами и от относительно неприкрашенных описаний до полностью вымышленных рассказов. В их изобразительном представлении также присутствуют как достаточно реалистичные портреты отдельных бандитов, так и сильно романтизированные образы. 1

Давний литературный интерес к бандитам можно интерпретировать по-разному, но в этой статье я буду в основном заниматься последствиями их положения как маргиналов по преимуществу. Как заметил Э. П. Томпсон, «нетипичное может служить для того, чтобы заглянуть в нормы».

Исходя из этого и пытаясь совместить исторический и антропологический подходы, я надеюсь показать, что репрезентации бандитизма в западноевропейской литературе составляют показательный контрапункт самообразу немаргинальных западноевропейских социумов. город.

Таким образом, изучая литературные образы капитанов-разбойников и их последователей, мы можем узнать, как относились к себе состоявшиеся западноевропейцы, — и в то же время задать стандарты цивилизованного поведения контрастным образом маргинального, нецивилизованного бандита. Более того, мы можем связать развитие литературного изображения бандитов с с изменением самооценки и социального положения западноевропейских граждан.

Некоторые рассказы о героях-разбойниках почти полностью состоят из вымышленных элементов, но сами банды имеют к настоящему времени относительно хорошо известную историческую подоплеку[3]. Именно потому, что мы имеем дело с реальными, историческими бандитами, легче обнаружить, как их литературные изображения были приспособлены к стереотипным представлениям о бандитах. Band of Cartouche действовал между 1715 и 1721 годами в Париже и его окрестностях. Бакеланд и его товарищи действовали в западной части Фландрии между 1798 и 1802 годами. Банда Яна де Лихте действовала в восточной Фландрии примерно между 1744 и 1748 годами. Банда Шиндерханнеса совершала кражи и грабежи в северной Рейнской области примерно с 1798 по 1802 г.

Мы не собираемся рассматривать все литературные истории всех четырех капитанов оркестра, но сосредоточить внимание на некоторых наиболее читаемых публикациях и на долговременном развитии их образов. Особенно полезными оказались труды двух антропологов: структуралистские интерпретации Эдмунда Лича и эссе Антона Блока о бандитизме, чести и позоре. Сравнивая рассказы о четырех бандитах, я подчеркну некоторые из наиболее ярких структурных характеристик, которые образуют более общую схему литературного изображения западноевропейского бандитизма.

Большинство сказок вращается вокруг двух основных стереотипов: отрицательного образа Неблагородного Бандита — дикого и жестокого дикаря — и противоположного образа Благородного Бандита, героической фигуры. Оба стереотипа могут быть поняты только применительно к столь же стереотипному образу самого себя немаргинальных западноевропейцев.

Использование образов героев-бандитов также обусловлено критикой самооценки авторитетных граждан, которая формирует почти во всех отношениях оппозицию характеристикам, приписываемым бандитам. Многие авторы и очень большая часть читателей рассказов о бандитах принадлежали к этой широкой категории немаргинальных, устоявшихся европейцев или, по крайней мере, сильно отождествляли себя со своими нормами и кодексами поведения. Информация об их социальном положении и интересах облегчает понимание того, почему образы двух из четырех бандитов должны были быть преимущественно положительными, а остальных — преимущественно негативными.

Нужно отметить, что в настоящее время можно наблюдать долговременные изменения в литературном представлении о героях-разбойниках. Эти события следует понимать в контексте возрастающей мощи национальных государств, что не могло не повлиять на отношения между «маргиналами» и «немаргиналами», а значит, и на их восприятие друг друга.

Очевидно, что каждое из этих различных литературных представлений об исторических личностях должно быть понимается в его собственном контексте. Например, образ Яна де Лихте, созданный Буном, находился под сильным влиянием его идеалистического социализма 20-го века, в то время как (как показал Франке) версия Шиндерханнеса Рауххаупта была окрашена опытом франко-германской войны 1870 года, и следует обратить внимание на образ рейнского восстания Эльвенспока. в связи с сепаратистскими тенденциями в Рейнской области в начале 1920-х годов и французской оккупацией Рурской области в 1923 г. И все же здесь я хочу сосредоточиться на некоторых структурных аспектах этих литературных репрезентаций. Сведя воедино большинство квалификаций и описательных терминов, упомянутых в предыдущих параграфах, мы обнаруживаем, что они образуют два ряда противоположных характеристик, которые могут быть представлены разным образом.

Капитан-разбойник обычно представляется в ли литературных произведениях беспринципным преступником кровожадным, жестоким, зверским народным героем. Менее негативный образ социального бандита, который обладает такими качествами как: ненасильственный или питающий отвращение к насилию мстительный, безжалостный, дикий, внимательный, самообладающий, раскованный, благородная фигура чудовищная, уродливый мрачный модернизированный вариант героический, часто симпатичный жизнерадостный модернизированный вариант гангстер. Группа разбойников представит как отрицательное противодействие обществу угроза существующему социальному порядку локации в лесу, т.е. снаружи, в дикой местности дикий = дикарь, без норм позитивное противодействие обществу идеализированный социальный порядок локации в лесу, т.е. в «свободной природе» дикий = невинный, в гармонии с природой, без социальных ограничений лидер как эффективный организатор = тиранический автократ.

Образ разбойника характеризуется чрезмерно как человек чрезмерно употребляющий пищу и питье, лидер как эффективный организатор = справедливый правитель устраивает пиры с обилием еды и питья; бедность — это общий разврат, отсутствие постоянной работы = безделье, ужасные ритуалы и клятвы, свободная любовь; или женщины отсутствуют или идеализируются, отсутствие регулярной работы = свободное существование, экзотические обычаи и клятвы, явно две серии образуют не просто список бандитов — которые вместе образуют положительные и случайные характеристики.

Напротив, в негативных стереотипах о грабителях — у нас, возможно, изначально каждая серия состоит из взаимосвязанных предметов, при ближайшем рассмотрении сочетание различных и логически то и другое вместе образуют непротиворечивые элементы и целое, организованное по принципу противопоставления и инверсии[4]. Эти две серии являются почти зеркальными отражениями друг друга. Они, по-видимому, отражают и образуют часть одной культурной идиомы, с которой различные авторы (и их публицистика), по-видимому, были знакомы.

Но что это говорит нам о самооценке состоявшихся западноевропейцев? Особенно в этой связи меня вдохновляют работы антропологов Эдмунда Лича и Антона Блока. Попытка разгадать значение наборов характеристик, приписываемых первой группе контрастных черт, состоит из четких оппозиций, таких как кровожадный/ненасильственный, развратный негодяй/ благородная фигура, чудовищный/героический, уродливый/симпатичный, мрачный/жизнерадостный, и т.д. Парадоксально, но во второй группе мы находим почти идентичные характеристики как с отрицательной, так и с положительной стороны, но они оцениваются совершенно по-разному. Например, «эффективный капитан бандформирования» в негативном восприятии воспринимается как автократический тиран, а в позитивном — как справедливый правитель[5]. Изобилие еды и питья воспринимается, с одной стороны, как излишество, а с другой — как «праздничное». Аналогичным образом, местоположение, приписываемое грабителям, в обоих случаях одно и то же: они живут снаружи, в лесу.

Негативный образ леса превращаются в неприступную дикую местность: в позитивном варианте они рассматриваются как «свободная природа». Главная разгадка кроется в образе контрсообщества, которое играет центральную роль в каждой колонке. Это указывает на то, что оба стереотипа являются инверсиями третьего образа: то есть стереотипного представления о себе устоявшегося буржуазного общества. Оба контрсообщества — дикое и грубое, а также идеализированное, почти идиллическое — олицетворяют необычное и экстраординарное, в противоположность обычному и ординарно-заурядному. И то, и другое является инверсией установленного порядка. И то и другое одинаково далеко от коллективного представления о хорошо упорядоченном, умиротворенном, «цивилизованном» обществе. Это видно по всем их аспектам. Во-первых, это выражается очень буквально: путем отсылки разбойников в отдаленные уголки обитаемого мира. Они расположены в сельской местности в целом — за пределами обычных населенных пунктов — и особенно в лесах, горных районах и других «диких» регионах.

Символически, таким образом, они отодвигаются на задворки человечества. Это также вытекает из других квалификаций. И героический благородный бандит, и чудовищный неблагородный бандит занимают пограничные позиции: они стоят между «нормальными» категориями — герой между людьми и всемогущими богами, а чудовище между людьми и животными. Ни то, ни другое не является полностью человеческим[6].

В своем исследовании «Дикость и цивилизованность» Бернард Шихан описал и проанализировал, как «доктрина дикости» исказила и сформировала представления европейских исследователей, торговцев и колонистов XVII века об американских индейцах; по словам Шихана, «характер дикого века определялся отсутствием способов существования». жизнь, знакомая европейцам». И в этом контексте, с одной стороны, представлялся райский, гармоничный мир, полный плодородных земель, прекрасных рек, драгоценных камней и особенно золота, в котором «дикари» были «людьми, подобными Адаму до того, как он съел яблоко».

С другой стороны, жители Нового Света изображались как «антипринцип человеческого существования» и отождествлялись с дьяволом, в то время как саваоф приравнивался к скотству: «в результате образ коренного народа имел тенденцию ускользать из человеческого сознания. категория».»

Связанные с этим стереотипы Благородного/неблагородного образа-разбойника и дикаря очень хорошо согласуются с наблюдениями Эдмунда Лича о том, как организовано человеческое восприятие мира. По его мнению, некоторые из основных различий, проводимых в большинстве человеческих обществ, — это различия между людьми и животными, а также между «такими, как мы» и «другими». Часто основные критерии, используемые для отличия людей от животных, также служат для проведения различия между «нами, цивилизованными людьми» и «другими, нецивилизованными» — создавая концептуальную связь между «чужаками» и «животными», описывая их одной и той же идиомой. Во многих обществах эти критерии имеют отношение к трем сферам деятельности, которые касаются человеческого тела: приготовлению и потреблению пищи, регулированию сексуальных отношений и способам оздоровления организма.

[1] Кронебергер М.А. Герои-разбойники и поэтика «разбойничьих сюжетов» в творчестве С. А. Есенина: от лирических стихотворений до драматической поэмы // Уральский филологический вестник. Серия: Драфт: молодая наука. 2018. №5. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/geroi-razboyniki-i-poetika-razboynichih-syuzhetov-v-tvorchestve-s-a-esenina-ot-liricheskih-stihotvoreniy-do-dramaticheskoy-poemy (дата обращения: 26.04.2023).

[2] Кронебергер М. А. Герои-разбойники и поэтика «разбойничьих сюжетов» в творчестве С.А. Есенина: от лирических стихотворений до драматической поэмы / М. А. Кронебергер // Уральский филологический вестник. Серия: Драфт: молодая наука. – 2018. – № 5. – С. 72-81.

[3] Смирнова А. Е. Феномен бандитизма в русской литературе / А. Е. Смирнова // Студенческая наука Подмосковью : Сборник материалов Международной научной конференции молодых ученых, Орехово-Зуево, 05–10 апреля 2021 года. – Орехово-Зуево: Государственный гуманитарно-технологический университет, 2021. – С. 415-419.

[4] Шипицина Я.А. «НАРОДНЫЕ РАЗБОЙНИКИ» В ТВОРЧЕСТВЕ Д. Н. МАМИНА-СИБИРЯКА: ИМЯ И СУДЬБА // Филологический класс. 2021. №1. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/narodnye-razboyniki-v-tvorchestve-d-n-mamina-sibiryaka-imya-i-sudba (дата обращения: 26.04.2023).

[5] Николаев Н. И. Литературный герой в мире его поступка // Дискуссия. 2012. №3. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/literaturnyy-geroy-v-mire-ego-postupka (дата обращения: 26.04.2023).

[6] Согомонян Мариам Кероповна, Короткова Людмила Александровна БАНДИТЫ И ОТВЕРЖЕННЫЕ В ХУДОЖЕСТВЕННО-ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ АРГЕНТИНСКОГО И МЕКСИКАНСКОГО РОМАНА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В. // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2021. №4. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/bandity-i-otverzhennye-v-hudozhestvenno-istoricheskom-prostranstve-argentinskogo-i-meksikanskogo-romana-vtoroy-poloviny-xix-v (дата обращения: 26.04.2023).

Скачать основную часть для ВКР НГПУ можно по ссылке: Скачать основную часть для ВКР НГПУ